Неточные совпадения
Всё это случилось
в одно время: мальчик подбежал к голубю и улыбаясь взглянул на Левина; голубь затрещал крыльями и отпорхнул,
блестя на солнце между дрожащими
в воздухе пылинками снега, а из окошка пахнуло духом печеного хлеба, и выставились сайки.
Человек пять солдат, передав винтовки товарищам, тоже ломали и дробили отжившие вещи, — остальные солдаты подвигались все ближе к огню;
в воздухе, окрашенном
в два цвета, дымно-синеватый и багряный, штыки
блестели, точно удлиненные огни свеч, и так же струились вверх.
Его встретил мягкий, серебряный день.
В воздухе блестела снежная пыль, оседая инеем на проводах телеграфа и телефона, — сквозь эту пыль светило мутноватое солнце. Потом обогнал человек
в новеньком светло-сером пальто,
в серой пуховой шляпе, надетой так глубоко, что некрасиво оттопырились уши.
На дачу он приехал вечером и пошел со станции обочиной соснового леса, чтоб не идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли
в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми.
В тишине идти было приятно, свечи молодых сосен курились смолистым запахом,
в просветах между могучими колоннами векового леса вытянулись по мреющему
воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен
блестела, как бронза и парча.
Народ подпрыгивал, размахивая руками, швырял
в воздух фуражки, шапки. Кричал он так, что было совершенно не слышно, как пара бойких лошадей губернатора Баранова бьет копытами по булыжнику. Губернатор торчал
в экипаже, поставив колено на сиденье его, глядя назад, размахивая фуражкой, был он стального цвета, отчаянный и героический, золотые бляшки орденов
блестели на его выпуклой груди.
Утро великолепное;
в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего побежали далеко длинные тени.
В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Только вдали поле с рожью точно горит огнем, да речка так
блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды
блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет
воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Но мрачны странные мечты
В душе Мазепы: звезды ночи,
Как обвинительные очи,
За ним насмешливо глядят,
И тополи, стеснившись
в ряд,
Качая тихо головою,
Как судьи, шепчут меж собою.
И летней, теплой ночи тьма
Душна, как черная тюрьма.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды
блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет
воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой-Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет.
И тихо, тихо всё кругом;
Но
в замке шепот и смятенье.
В одной из башен, под окном,
В глубоком, тяжком размышленье,
Окован, Кочубей сидит
И мрачно на небо глядит.
Жар несносный; движения никакого, ни
в воздухе, ни на море. Море — как зеркало, как ртуть: ни малейшей ряби. Вид пролива и обоих берегов поразителен под лучами утреннего солнца. Какие мягкие, нежащие глаз цвета небес и воды! Как ослепительно ярко
блещет солнце и разнообразно играет лучами
в воде!
В ином месте пучина кипит золотом, там как будто горит масса раскаленных угольев: нельзя смотреть; а подальше, кругом до горизонта, распростерлась лазурная гладь. Глаз глубоко проникает
в прозрачные воды.
А
в зимний день ходить по высоким сугробам за зайцами, дышать морозным острым
воздухом, невольно щуриться от ослепительного мелкого сверканья мягкого снега, любоваться зеленым цветом неба над красноватым лесом!.. А первые весенние дни, когда кругом все
блестит и обрушается, сквозь тяжелый пар талого снега уже пахнет согретой землей, на проталинках, под косым лучом солнца, доверчиво поют жаворонки, и, с веселым шумом и ревом, из оврага
в овраг клубятся потоки…
А осенний, ясный, немножко холодный, утром морозный день, когда береза, словно сказочное дерево, вся золотая, красиво рисуется на бледно-голубом небе, когда низкое солнце уж не греет, но
блестит ярче летнего, небольшая осиновая роща вся сверкает насквозь, словно ей весело и легко стоять голой, изморозь еще белеет на дне долин, а свежий ветер тихонько шевелит и гонит упавшие покоробленные листья, — когда по реке радостно мчатся синие волны, мерно вздымая рассеянных гусей и уток; вдали мельница стучит, полузакрытая вербами, и, пестрея
в светлом
воздухе, голуби быстро кружатся над ней…
Солнце село, но
в лесу еще светло;
воздух чист и прозрачен; птицы болтливо лепечут; молодая трава
блестит веселым блеском изумруда… вы ждете.
Петух на высокой готической колокольне
блестел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились
в узких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовывали свои завитые усики из-за каменных оград; что-то пробегало
в тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а
воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поневоле все глубже и глубже дышала, и слово...
И чудится пану Даниле, что
в светлице
блестит месяц, ходят звезды, неясно мелькает темно-синее небо, и холод ночного
воздуха пахнул даже ему
в лицо.
Под ее мерную речь я незаметно засыпал и просыпался вместе с птицами; прямо
в лицо смотрит солнце, нагреваясь, тихо струится утренний
воздух, листья яблонь стряхивают росу, влажная зелень травы
блестит всё ярче, приобретая хрустальную прозрачность, тонкий парок вздымается над нею.
Звезды исчезали
в каком-то светлом дыме; неполный месяц
блестел твердым блеском; свет его разливался голубым потоком по небу и падал пятном дымчатого золота на проходившие близко тонкие тучки; свежесть
воздуха вызывала легкую влажность на глаза, ласково охватывала все члены, лилась вольною струею
в грудь.
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало
блестели его красные лучи, — фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя
в воздухе липкий запах машинного масла,
блестя голодными зубами. Теперь
в их голосах звучало оживление, и даже радость, — на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
Бек-Агамалов отошел на два шага от глиняного болвана, впился
в него острым, прицеливающимся взглядом и вдруг,
блеснув шашкой высоко
в воздухе, страшным, неуловимым для глаз движением, весь упав наперед, нанес быстрый удар. Ромашов слышал только, как пронзительно свистнул разрезанный
воздух, и тотчас же верхняя половина чучела мягко и тяжело шлепнулась на землю. Плоскость отреза была гладка, точно отполированная.
Фантазируя таким образом, он незаметно доходил до опьянения; земля исчезала у него из-под ног, за спиной словно вырастали крылья. Глаза
блестели, губы тряслись и покрывались пеной, лицо бледнело и принимало угрожающее выражение. И, по мере того как росла фантазия, весь
воздух кругом него населялся призраками, с которыми он вступал
в воображаемую борьбу.
Время стоит еще раннее, шестой час
в начале; золотистый утренний туман вьется над проселком, едва пропуская лучи только что показавшегося на горизонте солнца; трава
блестит;
воздух напоен запахами ели, грибов и ягод; дорога идет зигзагами по низменности,
в которой кишат бесчисленные стада птиц.
Порою меж клубами ладанного дыма являлась недотыкомка, дымная, синеватая; глазки
блестели огоньками, она с легким звяканьем носилась иногда по
воздуху, но недолго, а все больше каталась
в ногах у прихожан, издевалась над Передоновым и навязчиво мучила. Она, конечно, хотела напугать Передонова, чтобы он ушел из церкви до конца обедни. Но он понимал ее коварный замысел и не поддавался.
Корявые берёзы, уже обрызганные жёлтым листом, ясно маячили
в прозрачном
воздухе осеннего утра, напоминая оплывшие свечи
в церкви. По узким полоскам пашен, качая головами, тихо шагали маленькие лошади; синие и красные мужики безмолвно ходили за ними, наклонясь к земле, рыжей и сухой, а около дороги,
в затоптанных канавах, бедно
блестели жёлтые и лиловые цветы. Над пыльным дёрном неподвижно поднимались жёсткие бессмертники, — Кожемякин смотрел на них и вспоминал отзвучавшие слова...
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно
блестели её зубы; она вытянула шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя
в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к стене. Точно плывя по
воздуху, женщина прокрадывалась
в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола, хватают её за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.
«И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись
в море солнечного света и чистого
воздуха, промытого дождем. Гроза была — там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь,
блестела трава
в брильянтах дождя и золотом сверкала река… Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко.
Будущая всеобщая история уже приготовляется
в мастерских, выковывается под паровым молотом,
блестит яркой звездочкой
в электрическом фонаре и скоро полетит по
воздуху.
«Сказал и — сделал.
В кольцо свернувшись, он прянул
в воздух и узкой лентой
блеснул на солнце.
Плюнет на орла — примета такая, — потрет его о подошву сапога, чтобы
блестел ярче, и запустит умелою рукою крутящийся с визгом
в воздухе пятак, чуть видно его, а публика опять головы кверху.
Гурмыжская. А тебе не скучно
в такую ночь? Тебя не трогает ни луна, ни этот
воздух, ни эта свежесть? Посмотри, как
блестит озеро, какие тени от деревьев! Ты холоден ко всему?
У самой дороги вспорхнул стрепет. Мелькая крыльями и хвостом, он, залитый солнцем, походил на рыболовную
блесну или на прудового мотылька, у которого, когда он мелькает над водой, крылья сливаются с усиками, и кажется, что усики растут у него и спереди, и сзади, и с боков… Дрожа
в воздухе как насекомое, играя своей пестротой, стрепет поднялся высоко вверх по прямой линии, потом, вероятно испуганный облаком пыли, понесся
в сторону, и долго еще было видно его мелькание…
Всё вокруг густо усеяно цветами акации — белыми и точно золото: всюду
блестят лучи солнца, на земле и
в небе — тихое веселье весны. Посредине улицы, щелкая копытами, бегут маленькие ослики, с мохнатыми ушами, медленно шагают тяжелые лошади, не торопясь, идут люди, — ясно видишь, что всему живому хочется как можно дольше побыть на солнце, на
воздухе, полном медового запаха цветов.
Вот, вот она! вот русская граница!
Святая Русь, Отечество! Я твой!
Чужбины прах с презреньем отряхаю
С моих одежд — пью жадно
воздух новый:
Он мне родной!.. теперь твоя душа,
О мой отец, утешится, и
в гробе
Опальные возрадуются кости!
Блеснул опять наследственный наш меч,
Сей славный меч, гроза Казани темной,
Сей добрый меч, слуга царей московских!
В своем пиру теперь он загуляет
За своего надёжу-государя!..
Густые, тёмные ноты басовой партии торжественно колыхались
в воздухе, поддерживая пение детей; порою выделялись красивые и сильные возгласы тенора, и снова ярко
блистали голоса детей, возносясь
в сумрак купола, откуда, величественно простирая руки над молящимися, задумчиво смотрел вседержитель
в белых одеждах.
Илья исподлобья осматривал лавку.
В корзинах со льдом лежали огромные сомы и осетры, на полках были сложены сушёные судаки, сазаны, и всюду
блестели жестяные коробки. Густой запах тузлука стоял
в воздухе,
в лавке было душно, тесно. На полу
в больших чанах плавала живая рыба — стерляди, налимы, окуни, язи. Но одна небольшая щука дерзко металась
в воде, толкала других рыб и сильными ударами хвоста разбрызгивала воду на пол. Илье стало жалко её.
У борта пристани, втиснувшись между двух грузных женщин, стоял Яков Маякин и с ехидной вежливостью помахивал
в воздухе картузом, подняв кверху иконописное лицо. Бородка у него вздрагивала, лысина
блестела, и глазки сверлили Фому, как буравчики...
День был серый; сплошь покрытое осенними тучами небо отразилось
в воде реки, придав ей холодный свинцовый отблеск.
Блистая свежестью окраски, пароход плыл по одноцветному фону реки огромным, ярким пятном, и черный дым его дыхания тяжелой тучей стоял
в воздухе. Белый, с розоватыми кожухами, ярко-красными колесами, он легко резал носом холодную воду и разгонял ее к берегам, а стекла
в круглых окнах бортов и
в окнах рубки ярко
блестели, точно улыбаясь самодовольной, торжествующей улыбкой.
Раиса медленно отодвинулась
в сторону, Евсей видел маленькое, сухое тело хозяина, его живот вздувался и опадал, ноги дёргались, на сером лице судорожно кривились губы, он открывал и закрывал их, жадно хватая
воздух, и облизывал тонким языком, обнажая чёрную яму рта. Лоб и щёки, влажные от пота,
блестели, маленькие глаза теперь казались большими, глубокими и неотрывно следили за Раисой.
— Я — женюсь завтра… Никогда не буду… — шуршали
в воздухе тяжёлые, трусливые слова. На подбородке шпиона
блестел жир, и салфетка на груди его дрожала.
Руки у него тряслись, на висках
блестел пот, лицо стало добрым и ласковым. Климков, наблюдая из-за самовара, видел большие, тусклые глаза Саши с красными жилками на белках, крупный, точно распухший нос и на жёлтой коже лба сеть прыщей, раскинутых венчиком от виска к виску. От него шёл резкий, неприятный запах. Пётр, прижав книжку к груди и махая рукой
в воздухе, с восторгом шептал...
В тёмный час одной из подобных сцен Раиса вышла из комнаты старика со свечой
в руке, полураздетая, белая и пышная; шла она, как во сне, качаясь на ходу, неуверенно шаркая босыми ногами по полу, глаза были полузакрыты, пальцы вытянутой вперёд правой руки судорожно шевелились, хватая
воздух. Пламя свечи откачнулось к её груди, красный, дымный язычок почти касался рубашки, освещая устало открытые губы и
блестя на зубах.
На скамье, под окном кухни, сидел согнувшись Мирон;
в одной его руке дымилась папироса, другою он раскачивал очки свои,
блестели стёкла, тонкие золотые ниточки сверкали
в воздухе; без очков нос Мирона казался ещё больше. Яков молча сел рядом с ним, а отец, стоя посреди двора, смотрел
в открытое окно, как нищий, ожидая милостыни. Ольга возвышенным голосом рассказывала Наталье, глядя
в небо...
Положив на скамью мёртвые ноги бывшего хозяина, Тихон сплюнул, снова сел, тыкая рукою
в шапку,
в руке его что-то
блестело. Артамонов присмотрелся: это игла, Тихон
в темноте ушивал шапку, утверждая этим своё безумие. Над ним мелькала серая, ночная бабочка.
В саду,
в воздухе вытянулись три полосы жёлтого света, и чей-то голос далеко, но внятно сказал...
У него на плотине
блестит горлышко разбитой бутылки и чернеет тень от мельничного колеса — вот и лунная ночь готова, а у меня и трепещущий свет, и тихое мерцание звезд, и далекие звуки рояля, замирающие
в тихом ароматном
воздухе…
Из нее, не подвергая себя резкой перемене
воздуха, можно было прямо пройти
в уборную, выстланную также ковром, но обшитую
в нижней ее части клеенкой: с одной стороны находился большой умывальный мраморный стол, уставленный крупным английским фаянсом; дальше
блистали белизною две ванны с медными кранами, изображавшими лебединые головки; подле возвышалась голландская печь с изразцовым шкапом, постоянно наполненным согревающимися полотенцами.
Свертки разворачивались, золото
блестело, заворачивалось вновь, и он сидел, уставивши неподвижно и бессмысленно свои глаза
в пустой
воздух, не будучи
в состояньи оторваться от такого предмета, — как ребенок, сидящий пред сладким блюдом и видящий, глотая слюнки, как едят его другие.
Тогда? Зачем
Об этом думать? что за разговор?
Иль у тебя всегда такие мысли?
Приди — открой балкон. Как небо тихо;
Недвижим теплый
воздух, ночь лимоном
И лавром пахнет, яркая луна
Блестит на синеве густой и темной,
И сторожа кричат протяжно: «Ясно!..»
А далеко, на севере —
в Париже —
Быть может, небо тучами покрыто,
Холодный дождь идет и ветер дует.
А нам какое дело? слушай, Карлос,
Я требую, чтоб улыбнулся ты…
— Ну то-то ж!
Уже заходило солнце, синяя полоса колыхалась над лесом и рекою. Из-под ног во все стороны скакали серые сверчки,
воздух гудел от множества мух, слепней и ос. Сочно хрустела трава под ногою,
в реке отражались красноватые облака, он сел на песок, под куст, глядя, как, морщась, колеблется вода, убегая вправо от него тёмно-синей полосой, и как, точно на шёлке,
блестят на ней струи.
На небе сияют разноцветные плакаты торговых фирм, высоко
в воздухе снуют ярко освещенные летучие корабли, над домами, сотрясая их, проносятся с грохотом и ревом поезда, по улицам сплошными реками, звеня, рыча и
блестя огромными фонарями, несутся трамваи и автомобили; вертящиеся вывески кинематографов слепят глаза, и магазинные витрины льют огненные потоки.
Снова поставили паруса. Снова высокое голубое небо.
Воздух полон острой свежести, какая бывает после грозы. Вымоченные насквозь матросские рубахи быстро высыхают под ослепительными лучами солнца, и только
в снастях еще
блестят кое-где, словно брильянты, крупные дождевые капли. Снова поставлен тент, защищающий головы моряков от палящих лучей, и снова матросы продолжают свои работы.
Выйдя наружу, студент пошел по грязной дороге
в поле.
В воздухе стояла осенняя, пронизывающая сырость. Дорога была грязна,
блестели там и сям лужицы, а
в желтом поле из травы глядела сама осень, унылая, гнилая, темная. По правую сторону дороги был огород, весь изрытый, мрачный, кое-где возвышались на нем подсолнечники с опущенными, уже черными головами.
Аксинья отворила ей дверь
в большую низковатую комнату с тремя окнами. Свет сквозь полосатые шторы ровно обливал ее.
Воздух стоял
в ней спертый. Окна боялись отпирать. Хорошая рядская мебель
в чехлах занимала две стены
в жесткой симметрии: диван, стол, два кресла.
В простенках узкие бронзовые зеркала. На стенах олеографии
в рамах. Чистота отзывалась раскольничьим домом. Крашеный пол так и
блестел. По нем от одной двери к другой шли белые половики. На окнах цветы и бутыли с красным уксусом.